Абреки Шамиля [СИ] - Юрий Иванов-Милюхин

— Батяка, она сама пошла со мной! — Петрашка облизал вмиг пересохшие губы. — Француз для нее никто, а мы друг друга любим.

Но было уже поздно, ведомый твердой рукой, атаманский жеребец взвился над стерней, на мгновение распластался над ней будто в полете, и опустился в вершке от возмутителя спокойствия. Шашка со свистом описала полукруг, готовясь обрушиться на его голову, уже лезвие пересекло ту незримую черту, после которой можно было бы заказывать поминальную молитву. В этот момент молодец бросил свое гибкое тело под грудь скакуна, он изловчился схватиться за уздцы и с силой завернуть его морду вверх. Кабардинец взвизгнул, он дробно заплясал на месте, припадая на все четыре ноги и выворачивая шею на бок. Полковничий клинок сделал в воздухе немыслимое сальто и сверкнул к стремени, едва не поранив лошадиную шкуру.

— Батяка, на мне вины нет, — оскалился казак на родного отца, в темных глазах у него запылал огонь, говоривший о том, что терпения может и не хватить. Он выкрикнул снова. — Французская скуреха отдалась мне по доброй воле. Я тоже люблю ее, по настоящему.

— Прочь с дороги… — рычал атаман, уязвленное самолюбие которого не давало ему опомниться. — Зар–рублю паршивца! Честь рода Даргановых надумал опозорить!?.

— Чести нашей семьи никто не затронул, — Петрашка продолжал выкручивать холку скакуну. — Я сказал тебе правду…

— А ты знаешь, поганец, что после твоего паскудства по станице пойдут пересуды? Тогда куда прикажешь нам деваться?

— Не будет пересудов, у нас все полюбовно.

— А про ее кавалера забыл? Он за эту девку тебя шпагой проткнет.

— Я уже сказал, что мушкетер с Сильвией люди чужие. Мы с ней уезжаем, насовсем…

Последнее слово, произнесенное с напором, будто отрезвило Даргана, он хапнул воздух полной грудью и откинулся назад. Надолго застыл на спине жеребца, наконец–то вырвавшегося из цепких рук молодца и принявшегося громко фыркать. Так продолжалось несколько томительных мгновений, пока бледное лицо полковника не осветил луч солнца, выскочившего из–за облака. Атаман шумно перевел дыхание и обвел окружавших его станичников бессмысленным взглядом.

— Месье Дарган, — послышался робкий голос девушки, по прежнему стоявшей в напряженной позе в стороне от всех. — Месье Дарган, же се венье…

— Ты посмотри, она еще что–то соображает, — усмехнулся один из верховых.

— А чего с ней станется, они живучие как кошки, — откликнулся его товарищ. — Что наши, что французские.

Сильвия сделала шаг вперед и воздела руки вверх, она будто не замечала задранного подола и голых своих ног. Впрочем, она не собиралась одергивать платье, как бы намекая, что сделанного уже не переиначишь:

— Месье, камараде… же… венье… Симпазис авес, — тужилась она что–то сказать, напрочь забыв те немногие слова, которые успела заучить за время пребывания в гостях у русских казаков.

— Видал ты, Петрашка ее снасиловал, как это по ванзейски, невинность привер. А она про симпатию гутарит. Чи как там…

— Навроде, так и есть. Ей бы надо, это… адмир, что она такая красивая.

— А Петрашка–то наш ловок, — разом заговорили станичники. — Взял девку, не мытьем так катаньем. Он эту мамзельку еще на праздник обхаживал.

Француженка повернулась на голоса казаков, тонкие брови у нее сошлись к переносице. Видимо девушке не понравилось обсуждение их с ее возлюбленным поведения, резко вскинув ладонь, она моментально превратилась в недоступную женщину:

— Же протест контре… — твердо проговорила она, повторила, — Же протест! — Затем снова указала рукой на своего насильника и опять попыталась улыбнуться. — Же… симпазис авес, месье, камараде… Ла мур.

— Ну иноземка! У нее кровь по ногам бежит, а она заладила про любовь, — удивился Тараска.

— Ламур для дур… Бабы, что с них взять, — хохотнул его сосед.

— Как говорится, ума нет — считай калека, — со смехом похватили остальные патрульные. — Станичники, заворачивай коней, у нас такое случается чуть не перед каждой свадьбой, только шума никакого. А если у них по серьезному, как намекнул Петрашка, то пускай сами между собой и разбираются.

Дарган всадил шашку в ножны, затем соснул воздух через ноздри и, выхватив из–за голенища ноговицы нагайку, принялся охаживать ею враз пригнувшегося под ударами своего младшего сына. Он трудился так старательно, что по лицу побежали ручьи пота, но казаки видели, что и взмахи были не те, и оттяжки не такие, каким положено быть в подобных случаях. В сознании у атамана все отчетливее проявлялся образ молодой француженки, которую точно так–же он подмял под себя на далеком острове Ситэ, что находился сразу и посередине реки Сены, и в центре города Парижа. И чем ярче вырисовывался этот образ, тем быстрее сила из мускулов переливалась в его скулы, заставляя издавать бессильный зубовный скрежет. И чем дольше казак нахлестывал студента, тем оживленнее становились лица у станичников, тем испуганнее таращилась на него француженка. В конце концов она не выдержала, подбежав к полковнику, вырвала у него витую плеть и отбросила ее в сторону. По лугу разнесся раскатистый гогот, и не было в нем, в этом смехе от души, ни тени фальши.

Ранним утром Дарган, набросив на себя лишь рубашку, поспешил на конюшню, занимавшую всю заднюю сторону широкого база. Он не поцеловал, как обычно, полусонную Софьюшку, вместе с ним настроившуюся на домашние дела, потому что со вчерашнего дня огромный дом превратился в растревоженный улей. Он вообще не желал никого видеть и ни с кем общаться. В комнатах только и разговоров было, что о поступке Петрашки, лишившего невинности французскую мадемуазель. Панкрат, ухмыляясь в усы, скрывал свое веселое настроение за отрывистыми фразами, его жена Аленушка выглядывала из–за ситцевой занавески, отделяющей их спальню от общей горницы, и когда замечала проходящего мимо Петрашку, пыталась лихо ему подмигнуть. Захар с Иришкой старались держаться особняком — сразу после трапезы оба отправлялись гулять по станичной улице. Так же вела себя и самая младшая в семье Марьюшка, убегавшая к скурехам, собиравшимся полузгать семечки на площади перед лавкой. Лишь Аннушка посматривала на домашних испуганно вопрошающим взглядом, в котором можно было угадать самое сокровенное ее желание. Мол, она тоже не прочь была бы отчебучить что–нибудь эдакое, лишь бы потом не остаться в дурах. Но когда доводилось встречаться глазами с мушкетером, девушка тут–же опускала голову и упиралась зрачками в пол. Сам кавалер, как ни странно, отнесся к известию более чем спокойно, он не схватился за шпагу, не стал заряжать свой пистолет, даже не подскочил к Петрашке с кулаками. Узнав о произошедшем, Буало подошел к спутнице и молча поцеловал ее в щеку, словно благословлял бывшую свою невесту на супружество с терским казаком. И этот его поступок еще больше разрядил напряженную поначалу обстановку в доме, предоставив всем членам семьи возможность отдаться ночному отдыху без пересудов и ругани.